- А как получилось, что Муслим Магомаев стал позировать вам?
- Мы познакомились на вечере у космонавта Виталия Севастьянова. Вообще, у Севастьянова был такой дом открытых дверей, куда пришел однажды и Муслим. Он очень сильно увлекался живописью, сам рисовал – кстати, у него очень талантливо получалось. И поэтому на мое предложение написать его портрет Магомаев с радостью согласился.
- Как происходил процесс работы над портретом?
- Мы работали примерно месяц, ежедневно по два-три часа с перерывами. После - этот портрет ему очень понравился, он его приобрел, и по сей день картина висит у Тамары Синявской, его супруги, в квартире, которая находится рядом с азербайджанским посольством. Кстати, это в двух шагах от моей мастерской. Потом, когда Муслим окончательно решил закончить с пением, он часто рисовал, ну, скорее - срисовывал. И частенько звонил мне и просил: «Саша, зайди, покритикуй мои работы!»
Однажды я заглянул к нему в гости, Магомаев как раз рисовал свой любимый портрет композитора Верди. Я говорю: «Ну, хорошо! Только нужно поработать над изображением глаза!» И на листочке нарисовал ему глаз и показал, как профессионально вставить его в череп на портрете: «А теперь давай сам, второй раз учить тебя не буду!» А он отвечает: «Нет! Второй глаз исправлять не буду» (смеется). Вообще, у Муслима очень талантливо получалось рисовать, но терпения, конечно, ему не хватало. Чтобы неодушевленные краски задышали, как живые, у тебя под кистью, нужно сначала очень много наук изучить – и анатомию, и перспективу, и многое другое знать точно. У Магомаева на все это сил не было.
- Но ведь, чтобы позировать для портрета, необходимо подолгу стоять неподвижно! Как он это терпел?
- А тут уж деваться некуда – сам согласился работать, значит, сам понимал, что придется идти на неудобства и уступки. Екатерина Великая и Наполеон же тоже позировали художникам – ничего страшного, если есть желание (смеется).
- Ему как начинающему художнику наверняка было интересно заглянуть к вам в холст, ну, и вообще, поучиться работе у мастера?
- Я ему показывал наброски лишь иногда, а он очень злился на это, но ничего поделать не мог. У меня вообще такое правило – не показывать никому незаконченные полотна, но Муслиму как близкому другу я иногда разрешал заглянуть через мое плечо.
Помню, уже где-то на одном из последних вечеров мы выпили по рюмочке, и вдруг он объявил – мы вместе рисовали, а теперь будем петь! Сел за рояль, а мы с Тамарой Синявской и еще с одним солистом Большого театра стали петь романсы. Магомаев аккомпанировал и все время показывал мне большой палец, мол, поешь хорошо, в ноты попадаешь! Вот так получилось, что мы обменивались опытом.
Вспоминая эти моменты, я сейчас понимаю, что мне – и не только мне – очень не хватает Муслима. Он был добрый, мягкий, иногда даже наивный. И в то же время у Магомаева были честь, совесть и очень сильный характер – ну, так и должно быть у таких людей.