Художественный руководитель Российской Академии киноискусства - «Ника», кинорежиссер Юлий Гусман на радиостанции "Эхо Москвы" в передаче "Разбор полётов" с теплотой вспоминает о родном городе Баку.
О. Чиж
― Добрый всем вечер. Это программа «Разбор полета». Ирина Воробьева и Оксана Чиж. Это программа о людях, о решениях, которые эти люди принимают и о мотивах, которыми они руководствуются.
И. Воробьева
― У нас сегодня в гостях режиссер, телеведущий, самое главное, один из ведущих великой программы «Кейс» на «Эхе Москвы» Юлий Гусман. Юлий Соломонович, здравствуйте!
Ю. Гусман
― Очень приятно, здравствуйте.
И. Воробьева
― Сегодня мы в программе «Разбор полета», а кейсы мы сегодня будем рассматривать исключительно только ваши. И у нас есть традиционный вопрос программы, вопрос о самом тяжелом решении, самом сложном, которое вам приходилось принимать в жизни.
Ю. Гусман
― Надо сказать, что таких каких-то красивых драматических историй, ну, таких судьбоносных для людей страны и мира, не приходилось, просто мне казалось, логика событий всегда определяла то, что я делаю. Единственное, что было постфактум, мне кажется, было важным и серьезным, то, что мы поддержали Ельцина, когда он позвонил, была создана вот эта самая группа депутатов, нефракционная. Помните, которых тогда не пустили?
И. Воробьева
― Так.
Ю. Гусман
― И он позвонил, сказал – это лето было, июль – ты можешь Дом кино открыть? Я говорю: у нас ремонт, мы не можем, никого нету. – А нас никуда не пускают.
И я собрал людей и спросил: готовы работать для революции? Я понимаю, что сейчас как бы эти воспоминания нужно забыть… ну, вот, и все наши, кто был в городе, все согласились, поставили стулья, которые ремонтировали, чистили, мыли. Они пришли, два дня заседали.
О. Чиж
― В условиях ремонта, вот во всей этой атмосфере?
Ю. Гусман
― Нет-нет, там особенно не было ремонта, там просто мебель была вынесена. Ну, в общем, как-то так, пыльно…
И. Воробьева
― Когда на выборы он шел, еще тогда?
Ю. Гусман
― Нет-нет, когда вся эта история была, эта знаменитая межрегиональная депутатская группа.
И. Воробьева
― А, все понятно. А почему вы приняли такое решение? Вы просто были за Ельцина?
Ю. Гусман
― А там не было никакого сомнения. Сейчас же, когда постфактум я с интересом наблюдаю за дискуссиями людей, которые родились или после, или им было тогда лет 5… Но на самом деле там так было, вот это то, что называется логика исторических событий. Вот рассказ о том, что, если бы маршал Груши не опоздал на Ватерлоо, тогда бы… А вот мне казалось, что вот так и должно быть, потому что у Ельцина же был штаб в Доме кино, и у всех был штаб тогда в Доме кино, потому что Дом кино, и, конечно, до Дома кино Союз кинематографистов после 5 съезда был самой демократической, самой – ну, сейчас смешно об этом говорить – самой такой прогрессивной и самой замечательной организацией, в которой все и происходило.
И. Воробьева
― Потрясающе.
О. Чиж
― Вот вы так говорите, что логика событий всегда подсказывала, как поступать. Но не может же такого быть – нет, это уже постфактум кажется, что так же было предначертано, я не знаю. В момент, когда нужно решать, всегда же, наверное, есть сомнения. Как вы их разрешаете?
Ю. Гусман
― Я и говорю, что, конечно, но просто там не было так, что я вот думал, кого как я поддерживаю. Дело в том, что я никак не выступал против Горбачева. У нас с Горбачевым до сегодняшнего дня замечательные отношения. Михаил Сергеевич, на мой взгляд… вообще все эти люди, которых кто сейчас топчет грязью, кто обливает моральной или материальной мочой, кто ненавидит их музеи, кто выкалывает глаза на портретах… на мой взгляд, они просто сыграли в истории человечества…
И. Воробьева
― Человечества? Не просто страны?
Ю. Гусман
― Человечества, конечно, фантастическую роль. Как относиться, потому что, ну, вы-то не помните, но это же был мир, разделенный просто железными рвами, окопами и колючей проволокой. И то, что смогли сделать люди тогда, это потрясающе.
С другой стороны, вот если глядя из сегодняшнего далека, такого небольшого – 25 лет, даже больше – то, конечно, нужно было что-то делать по-другому. То есть, например, бесплатные столовые для лишившихся работы бедных людей, студентов, пенсионеров. Надо было много простых приемов. Вера в рыночную экономику, которая все поправит, все изменит, всех спасет и всех обрадует, она, в общем, оказалась, на мой взгляд, не очень состоятельна, потому что вместе с грязной мутной водой мы выкинули много всяких «ребенков» советской власти. «Ребенков» — я специально говорю, потому что не детей, но «ребенков», отдельных.
И я считаю, что, например, при советской власти были очень красивые и правильно выбранные векторы. Называйте их пропагандой, называйте их лозунгами, называйте даже лживыми целями. Ну, на самом деле: человек человеку друг, товарищ и брат; раньше думай о родине, а потом о себе. Дружба народов, бесплатное здравоохранение, бесплатное медицинское обслуживание, все имеют право отдыхать летом в лагерях, все заслуживают пенсионный возраст, выйдя на пенсию, страна своих стариков не забывает. «За столом никто у нас не лишний…», вот это было «За столом никто у нас не Лившиц» — песню переделали.
И вот это все, конечно, это было как бы не так.
Но я много раз говорил, что в городе Баку, где я жил, дружба народов, вот как я ее видел в быту – я не знаю, как там в подземных лабиринтах мозгов что складывалось – мы действительно были абсолютно город больше миллиона человек, где жили представители множества национальностей – азербайджанцы, русские, украинцы, армяне, лезгины, грузины, евреи – ну, огромное… Потрясающе. Моя няня была украинка, и моего брата она воспитала, и я говорил (пытался говорить) на трех языках – на русском, азербайджанском и украинском. Потому что я не говорил, иногда с ужасом думаю, не чисто по-украински. Ну, вот такая, я не знал даже, кто ребята в нашем классе, какой они национальности.
И когда все это стало рушиться, ломаться, то вот сейчас говорят, что Советский Союз жалко, да? Катастрофа. Я считаю, мне тоже очень жалко. Если бы можно было сохранить то, что сейчас называется Европейским Союзом, чтобы в семье не тот, скрепленный…
И. Воробьева
― То есть, не «совок», а именно все хорошее, что было?
Ю. Гусман
― Нет, не «совок». Понимаете, мы же могли каким-то образом договориться на берегу с этой конфедерацией, там же много было попыток. Много. А что сейчас? Собственно говоря, сегодня нужно уважать братские страны, которые стали странами, думать о них, и не только думать о выгоде приобретений или потерь. И вот когда мы говорим о мигрантах, у меня просто сердце щемит, я клянусь. Когда говорят: мигранты понаехали… Вчера еще были братья, вчера еще пели мы одинаковые песни. И я говорю, мне часто говорят, что это такая романтическая глупость, прекраснодушие – идти к ним с песнями, с учебниками. Это не глупость. Сейчас многие так начинают читать. Потому что хотелось бы, чтобы они стремились к Москве, к Санкт-Петербургу и к России, потому что здесь удивительная медицина, потрясающее образование, великолепная…
О. Чиж
― Удивительная – главное слово, да.
Ю. Гусман
― Нет, я серьезно говорю. Потрясающая обстановка, чудесная экология, и дороги – пример для подражания, и поэтому все к нам стремятся, а не в Оксфорд какой-нибудь, Кембридж, или лечиться в Германию. Хотя все почему-то там лечатся и там же учатся.
И. Воробьева
― Ну, раз уж мы заговорили про Баку, давайте вернемся в самое начало из того, что мы хотим спросить. Потому что сначала не было никакого КВНа, не было режиссерского – был медицинский.
Ю. Гусман
― Да. На медицинском был школьник.
И. Воробьева
― Ну, понятно, да.
Ю. Гусман
― А какой город был! Девочки, сейчас город Баку прекрасен. Вот если будет у вас возможность – просто туристическая поездка на 3 дня, вот поезжайте – это просто сделали такой Дубай, но с душой, такой, почти. Но никакого не было Дубая тогда. Было два больших дома, один назывался Монолит, я думал, всегда, непонятно что, от слова (неразб.). А один дом назывался Бешмертебе пятиэтажка. Это был невысокий город. Какой-то Марсель, Одесса – они все примерно одинаковые города.
Я уже говорил, что мы все жили очень бедно в сегодняшнем понимании – биде, джакузи, у каждого родственника, знакомого по двору. Я имею в виду не наш двор, а по двору, как большой двор. Но я вам скажу, что вот у меня был папа профессор, самый крупный терапевт-кардиолог в Закавказье, и мама профессор проектного института, выдающийся ученый-лингвист, автор всех учебников английского языка для обучения в азербайджанской школе, то есть, билингвистов обучать. И мы всю жизнь, то есть, они всю жизнь и мы вместе с братом, пока не стали взрослыми, жили в коммунальной квартире в доме трехэтажном 1899 года постройки, где все так называемые услуги были вынесены из квартиры, то есть, на площадке.
И. Воробьева
― Холодно же.
Ю. Гусман
― Потому что в восточных домах это такое – о, боже, зимой! – там было -2 всего и ветер как сегодня вот в этой трубе Нового Арбата, когда дует с моря, это утром сидишь, в 7 утра, чтобы идти в школу – прошу прощения за «сидишь», но это не запрещено Роспотребнадзором – описание фактов и актов человеческой жизни. И при этом город был замечательный. И при этом, это, знаете, не те воспоминания, что сидит там дедушка Мазай и рассказывает, какие были вкусные зайцы когда-то. Нет-нет. Я тебе слово даю, что я ненавижу, когда говорят: ой, какая была водка вкусная, и небо голубое…
О. Чиж
― Деревья большие.
Ю. Гусман
― И девушки длинноногие. Это все глупость собачья. Действительно инжир бакинский и хурма азербайджанская – инжир желтый только, не черный – его никогда в мире такого нет. Да, в Чили черешня, чемпион Чили. В Аргентине – малина.
О. Чиж
― Ну, инжир…
Ю. Гусман
― Такой инжир. Только, правда, с 20 августа до 20 сентября, примерно так, это желтый инжир, это море… Я никогда до сих пор не могу найти море – я вот клянусь – чтобы был упругий песок и он так же упруго входит… понимаешь, нет этих намывов, переходит… прекрасное море в Прибалтике, но холодное дико. Замечательное море в Анапе, но мелкое такое, что идешь час, потом все еще чуть выше колен, не скажу по что, но совсем недалеко от колен. И вот это… И вы можете сказать: а почему ты сейчас говоришь об этом? Потому что все мое представление о стране, о жизни, о семье – все оттуда. И у меня, и у моего брата такое же.
И. Воробьева
― Родной город какой – Баку или Москва?
Ю. Гусман
― Сейчас уже и Москва тоже. Баку никогда не переставал быть моей родиной, Азербайджан, потому что там 200 лет моих предков, понимаете? С 1830 года моя прапрапрапрабабушка. Но все, мама, папа, все там остались в земле азербайджанской.
Но в Москве сначала – хотя я бывал сотни раз в Москве, учился в Москве на высших курсах кинорежиссеров, жил на Шаболовке 12, снимал маленькую квартирку, приезжал с 10 класса на экскурсии, на каток в Парк Горького ходил, не упал ни разу, хотя шел, как сейчас иду без коньков, тогда я шел на коньках. Но я первое время в Москве – а я в Москве официально с 1987 года, ну, как, прописка называлось, меня избрали просто директором Дома кино на съезде этом революционном, что было совершенно невероятно – бакинский еврей с отчеством Соломонович в этом жирном вкусном месте, где центр билетов дефицитных, центр зубных техников…
О. Чиж
― Вот, наверное, когда шептались: понаехали, мне кажется.
Ю. Гусман
― Нет-нет.
О. Чиж
― … другие претенденты?..
Ю. Гусман
― В другое время жили – никто не шептался. Трудно поверить, что там никто не понаехал. Я такая была как бы абсолютно телевизионная не скажу звезда, но звездочка, аж с 1967 года, я был даже бабушкой твоей. И вот с тех пор, и Москва сначала была для меня очень чужим городом в быту. Я заходил в дом к себе, в роскошный дом, чудо получилось, там, квартира – расскажу отдельно потом, эфира не хватит, такое было приключение. Я со всеми здоровался – со мной никто не здоровался. И я продолжал, это был 17-этажный дом на улице Делегатской, и я продолжал упорно со всеми здороваться.
О. Чиж
― Воспитывали?
Ю. Гусман
― Ну, де-факто, ну представь себе, что не надо бить по рукам, когда человек пальцами из борща… попробуй вилкой – вот так я пробовал вилкой, и мы стали здороваться, а сейчас, я когда снимал очередную квартиру, пока наши не построили совсем недавно, мы жили с женой, с братом ее, мы жили на Мичуринском проспекте, там такая Олимпийская деревня, там улица Удальцова. А там все здороваются. То есть, это не я, не я! То есть, очень много в жизни происходит.
Вот я сейчас часто слышу тот тезис, который, мне казалось, я самый первый придумал, что у нас в стране гораздо больше людей читали протопопа Аввакума, и Ильфа и Петрова, и Булгакова, чем умеют чистить зубы и принимать душ каждый день. Я серьезно говорю. Вот это, как говорил Семашко, без санитарной культуры нет культуры вообще. У нас что такое культура? Это театр, это консерватории, а то, что в сапогах пришел и с работы не успел привести себя в порядок – это не имеет значения, надо быть выше этого.
О. Чиж
― Культура с 2 до 4, а в остальное время…
Ю. Гусман
― Ты понимаешь, а это сейчас очень важно, что не может быть человек, который совсем грустный, такой ботаник, нечесаный, небритый, неопрятный, но чудный человек, замечательный человек, только ближе чем на полтора метра нельзя подходить, потому что острый запах интеллекта идет, понимаешь, от него?
И. Воробьева
― Слушайте, давайте вернемся.
Ю. Гусман
― К медицинскому институту.
И. Воробьева
― Да.
Ю. Гусман
― Папа был врач, я пошел в медицинский институт. Я старший брат. Миша пошел на филфак, мой младший брат, а я пошел в медицинский институт. Там было так смешно… мои мама и папа были кристально чистые люди, но это сейчас трудно себе представить, но в то время…
И. Воробьева
― Никакого блата, возьмите сына?..
Ю. Гусман
― Вообще рубля, вот это «Мне и рубля не накопили строчки, краснодеревщики не слали мебель на дом…». Это долгий разговор, в этом поколении было множество невероятно замечательных, не только талантливых, но и порядочных невероятно людей. И поэтому мы жили, собственно говоря, в старой квартире, когда мама говорила: Мона (она называла его Мона, он был Соломон), ты же играешь с ними в нарды, ты лечишь всех начальников – попроси у них новую квартиру. Он отвечал: Лока, нет, я не могу так, они знают все сами – придут и сами все дадут. Но это цитата из Булгакова переиначенная – ничего не дало, так и он, и мама ушли из жизни в этой коммунальной квартире, которая, когда-то маленькая комнатенка добавилась к трем нашим небольшим.
Но что было у них замечательно, они так любили, уважали и гордились своей работой, своей нужностью людям, и люди так до сих пор в Баку все их помнят. Ну, уже то поколение. И там на стене дома сейчас на улице Алиовсада Гулиева, была Петра Монтина, а до этого была Азиатская, висит памятная доска мамы, папы. Но что интересно, что поразительно, какие были вокруг люди. Вот мой папа ни разу не был за границей, кроме пяти дней в Болгарии, и был счастлив. А мама, которая была профессор английского языка, не видала никогда живых носителей языка. Они учили, как финикийцы, как иврит, представляете такие схемы…
И. Воробьева
― Да, транскрипция.
Ю. Гусман
― Да, и пластинки 78 оборотов… хотя она была как бы выдающийся переводчик, еще во время войны тоже была военный переводчик. И вот это удивительно.
И вот, когда я пошел в медицинский институт, я совершенно не мог учиться в медицинском институте. Все же настоящие врачи обожают кровь, пот и слезы — blood, toil and tears. Они могут резать…
О. Чиж
― Ладно, всех же, наверное, на первом курсе тошнит во время…
Ю. Гусман
― Послушай меня, кого тошнит, как меня, те идут потом в театр. Нормальных никого не тошнило. Кто вот понимал. На втором курсе мы стали ассистировать хирургам, помогать на операциях. Ну, держать там что-то. Все стремились на эти ночные дежурства, я чуть в обморок не падал, стыдно признаться, это можно будет запикать, этот позор… но я не могу, меня захлестывает поток эмоций, потому что вы говорите… никакого блата. Мой папа, когда я поступал в мединститут, мне сказал таким скучным кислым голосом: я уезжаю в Кисловодск, чтобы даже не быть в городе. Поступай сам как хочешь.
Там были у меня два друга, Виталий Соскин и (неразб.), они сейчас выдающиеся американские врачи, они учили, а я их слушал и тоже что-то запоминал. Мы сдали экзамены, а потом зачисление. Много людей сдало на 4 и 5 и на 5, 5, 5. И сидел ректор, проректор, и еще пара профессоров самых известных, и туда заходили трясущиеся, их гоняли там, мучили, и те выходили мокрые потные в зал зачисления. Я пришел, тоже хорошего мало, умираю от страха как и все, все выходят, кто говорит: все в порядке, кто говорит: ужас, кошмар – как в кино про школу.
Я захожу, сидят эти боги – академик Айвазов, академик Мамедов. Сидят эти боги – фамилия, дорогой? Я говорю: Гусман Юлий. И я слышу, как председатель, ректор тихо говорит соседу: это сын Соломона Моисеевича. Они заулыбались, и он мне говорит: иди, мальчик, иди, сынок, учись. Это было зачисление. То есть, никто не звонил, но вот эта репутация работала. И до сих пор работает. Тут выясняется, что это очень важно Женя, поверь мне.
И. Воробьева
― У меня только один вопрос а почему вы Женей называете?..
О. Чиж
― Да, это не важно.
Ю. Гусман
― Прости. Тем более – значит, Женя уже ушла.
И. Воробьева
― Да.
Ю. Гусман
― Я прошу прощения, что я назвал Оксану Женей, а Иру Анастасией.
О. Чиж
― А психиатрия – чтобы как раз быть подальше от того, где режут?
Ю. Гусман
― О, yes!
О. Чиж
― Серьезно?
Ю. Гусман
― Все правильно говоришь, Анастасия, переходящая в Оксану. Да, все правильно. На 4 курсе я понял, что вообще я хочу заниматься самодеятельностью — я и занимался, общественной работой — я и занимался. Не хочу я быть врачом. Ну, как папа? Знаете, я выбрал, пошел в психиатрию, написал диссертацию «Клинико-психологические корреляции при церебральном атеросклерозе». Не мог смотреть на этих больных, не было никаких лекарств, условия чудовищные. Тогда плохо было, и вообще ничего не было. Когда мой папа в огромной клинике, до 2 часов дня он лечил всех нефтяников района Сабунчи в огромной клинике – 6 этажей, а после 2-х – в 4-м Главном управлении Минздрава, это лечил всех начальников. И вот когда он туда входил, к нему бежала нянечка с пробирочкой и говорила: Соломон Моисеевич, у больного Ахмедова моча пошла! И папа был так счастлив!
И. Воробьева
― Ну, конечно, это врач.
Ю. Гусман
― Настоящий врач. И когда он получил первый эхокардиограф, какой-то примитивный, праздник был во всей клинике. А я подумал: пойду я в психологию или в психиатрию, я увлекался, мы там ставили опыты по телекинезу, все эти экстрасенсы, вся эта телепатия…
О. Чиж
― По гипнозу?
Ю. Гусман
― Ну, гипноз – это простая вещь. Меня научили гипнозу через 10 минут. А вот это все нейролингвистическое программирование, оно называлось, мы так хотели, я ночью ложился, на дежурке ложился спать, а Виталий Соскин включал мне учебник какого-то языка, чтобы я утром проснулся…
О. Чиж
― Это работает, кстати?
Ю. Гусман
― Ничего не работает.
(смех)
Ю. Гусман
― Вообще хочу вас успокоить, что главную мою ненависть на телевидении вызывают эти вот экстрасенсы…
И. Воробьева
― Спасибо большое.
Ю. Гусман
― … борьба с экстрасенсами. Потому что это чисто или жулики, или дураки, или наивные. Четвертого там быть не может, к сожалению.
О. Чиж
― Сумасшедшие?
Ю. Гусман
― Не то чтобы сумасшедшие — наивные, несчастные, но все остальные, которые – я их не смотрю, но просто у меня бешенство, я вел программу «Тема» на Первом канале долго, почти 5 лет, ток-шоу. Оно было не такое, как сейчас, оно было более такое познавательное.
О. Чиж
― Говорили по очереди, как минимум, я полагаю.
Ю. Гусман
― Замечательное было ток-шоу, такое познавательно-развлекательное. Одна из тем была, вот, экстрасенсы, телепаты. А тогда были модны эти наши два товарища, вы знаете, о ком я говорю.
И. Воробьева
― Кашпировский и Чумак, конечно.
Ю. Гусман
― Да, да. И пришел Чумак, такой благообразный, седой. А я психиатр профессиональный, психолог, и знаю, что это, и ненавижу. И он мне рассказывает, при всех во всем этом зале он рассказывает, что он заговаривает воду, а еще он заговорил вазелин. Если вазелином смазывать вымя коровы, она дает больше молока.
(смех)
Ю. Гусман
― Это не шутка, это было правда в эфире, это записано. И когда я стал визжать на эту тему, он повернулся, на меня наорал и вышел. Мы так и показали в эфире, тогда все это было можно. Понимаешь, и вот психиатрия мне только давала возможность 90% времени заниматься КВН. А тогда в 1964 году мы впервые получили телевизионный сигнал из Москвы.
И. Воробьева
― И стали смотреть КВН?
Ю. Гусман
― Да, КВН – само собой! Да мы увидели Красную площадь, парад, мы увидели Голубой огонек, увидели торжественное собрание и КВН. И город заболел КВНом, в 65-м году все играли в КВН, в 67-68-м мы уже были сборная города, начали выступать, ничего не проиграли. До 70-го года выступали, и дальше история вам известна, потому что каждый честный человек знает историю. К сожалению, никто не знает мои фильмы – не помнит, или спектакли, а КВН – как бы сейчас это…
И. Воробьева
― Мы просто вынуждены прерваться ненадолго. У нас внезапно полпрограммы куда-то убежало. Мы продолжим буквально через пару минут. Это программа «Разбор полета», Оксана Чиж, Ирина Воробьева и наш сегодняшний гость Юлий Гусман.
И. Воробьева
― Еще раз здравствуйте, это программа «Разбор полета», здесь в студии Оксана Чиж, Ирина Воробьева и наш сегодняшний гость – режиссер, телеведущий Юлий Гусман.
О. Чиж
― А вот если вас это так захватило, наверное, родители заметили, что как-то карьера сына уходит не туда?
Ю. Гусман
― Да-да.
О. Чиж
― Они, наверное, как-то чаяли?..
Ю. Гусман
― Там не так все было. Во-первых, надо отдать должное моим родителям, нашим родителям с моим братом, они никогда нас кроме собственного примера и примера своих друзей, нашего города, наших отношений, никогда никаких нотаций не было. И когда мы стали – я стал, тоже Миша подтянулся, хотя был совсем ребенком, и мама заставила, сказала… я говорю: мама, ему 15 лет нельзя в команде сборной… Он говорит: нет… и мы взяли его – замечательно, он был главным актером таких серьезных тем.
Но мы стали невероятно популярными мгновенно. Представить сегодня, в век записанного телевидения, невозможно, потому что это все был прямой эфир, 3-4 часа. Мы так или иначе то ли выступали, то ли приветствовали, то ли что-то вручали, но мы каждый месяц по 3 часа торчали на экранах страны.
И вот был такой случай. Первая игра с Воронежем, мы жили в гостинице «Спутник» на Ленинском проспекте. Палочная дисциплина, в 11 отбой.
О. Чиж
― Кто там стоял с палкой-то?
Ю. Гусман
― Мы, команда.
О. Чиж
― То есть, вы сами организовали?
Ю. Гусман
― У нас в команде было все: художник… Это была такая армия – болельщики… опять длинный рассказ, сейчас если начну про КВН, мы до утра не уйдем.
И. Воробьева
― Это правда.
Ю. Гусман
― Поэтому… Все было организовано. Там была будущая жена моего брата Джема, тогда было все всерьез. И была очень неприятная тетка у меня на этаже дежурная. А я приходил домой всегда позже всех, потому что проверял, как там все легли, и мне докладывали, серьезно, я был такой настоящий такой… (поет) комсомольцы-добровольцы…
И она ворчала. Я говорю: извините – а я вообще никогда не ругаюсь, когда не нужно воевать, я говорю: да, да… — Опять шляетесь, ключ давайте…
Короче, вот мы выиграли КВН с Воронежем первый. Выиграли замечательно. И все поехали на банкет, а я остался с художниками и нашими строителями-ребятами, потому что я считал, что капитан должен сойти с корабля последним, и мы приехали, когда банкет практически уже завершался, все были уже веселенькие, девушки были разобраны, грустно постоял и пошел спать. А дежурила там какая-то другая тетка. Утром я встаю где-то в районе 11-ти. И мы накануне условились: пойдем гулять по Ленинскому проспекту. А мы тогда пошили первую в стране форму: синие блейзеры с гербом Баку – три огня, галстуки красные такие полосатые.
О. Чиж
― Это вы начали первыми одеваться в форму?
Ю. Гусман
― Да. В этом нас упрекали очень многие. Это опять долгая история. Что КВН начал якобы превращаться в более профессиональное зрелище. Раньше все были такие – студенты, никак не одетые. А мы вот поняли, что надо сражаться, скажем так, «порядок бьет класс», как написал то ли Бисмарк, то ли Клаузевиц, то ли оба. Потому что с командой Одессы, к примеру, блистательной команды того времени, самой остроумной за всю историю КВН, на мой взгляд, нам было очень тяжело, ну, шутка на шутку. А у нас, а вот тем, что театральностью, организованностью – конечно, без шуток нельзя – мы первые начали замечательно делать и побеждали, слава богу.
И вот я встаю, выхожу, и она мне говорит: ой, Гусман, живой! Дайте автограф! Я первый в своей жизни автограф, первый, написал этой почтенной тетушке. А потом мы вышли на улицу, а там была хорошая погода. Это было лето, по-моему, начало или ранняя осень, боюсь соврать. И мы вышли в этой форме, красавцы бакинской команды, человек 5-7 – из троллейбуса люди чуть ли не вываливались, когда видели живых кавээнщиков. Представить себе это сейчас невозможно. Знаешь, почему? Потому что сегодня те же самые кавээнщики породили гигантскую инфляцию на рынке юмора телевизионного. Ну, как, это замечательный социальный лифт, я за них всех очень рад – кто в списках Форбса, кто просто где-то в других списках.
О. Чиж
― Демпингуют, в общем, да.
Ю. Гусман
― Да. Только ленивый сейчас не создавал юмористическую программу, даже если не юмористические, то во всех почти программах сидят сценаристы, редакторы, продюсеры – ну, вот вы знаете, да? И вот такая история.
Так я предал – я пошел к папе, показал ему диссертацию. Сказал: отпусти меня на высшие курсы кинорежиссеров, меня возьмут, потому что вот дадут это место в мастерской. И он, поскольку мной гордился…
А там еще был один случай смешной и грустный. Мой папа был счастлив, делал доклад на Конгрессе терапевтов в Москве. Это такая честь – провинциальный профессор выступает. И там сидели все эти великие академики – папины учителя. И в числе их был академик Кассиль. Кстати, он брат этого писателя Льва Кассиля. И в перерыве подошли к папе и сказали: Соломон Моисеевич, вас хочет видеть академик Кассиль. И папа гордо (а он доклад делал) пошел к нему. И академик спрашивает: Соломон Моисеевич, Юлий Гусман не ваш сын?
(смех)
Ю. Гусман
― Вот такая история. А потом КВН, все-таки тоже очень часто спрашивают у меня, вот столько лет, зачем? Я должен сказать, что я так предан этому молодежному действу, и мне так хочется, чтобы видели не только удачную или неудачную игру, удачную или неудачную команду, веселую или невеселую программу, а это замечательное дело, это и есть та самая художественная самодеятельность, которой занимаются более 12 миллионов человек, и которые разбиты на, думаю, сейчас около сотни лиг, и попадают в высшую лигу, куда-то на телевидение, попадают единицы. А играют для себя – это замечательно.
О. Чиж
― Вот, я, наверное, неправа, но создается впечатление, что сейчас КВН все-таки это работа профессиональных сценаристов, профессиональных писателей шуток, профессиональных сценографов и так далее. Вот это не обидно, что он стал такой организованный что ли?
Ю. Гусман
― Секунду, давай так.
О. Чиж
― Причесанный.
Ю. Гусман
― Разделим. Организованный, причесанный – вторая часть вопроса. Первая часть вопроса – профессиональные сценаристы и художники. За всю историю КВН, за 55 лет (ну, с перерывом) почти ни у кого из профессиональных писателей, великих даже, ничего не получалось сделать в этой странной манере, которая называется стебом или КВНом, это такой… Да, врать я не буду, и здесь ничего плохого я не вижу. Кавээнщики, которые успешно выступали, часто как тренеры помогают новым командам. Но только кавээнщики. А что касается, там, художников, живописцев – это вообще никого нет.
Теперь по поводу шоу. Вот когда-то у нас было много импровизаций – это тоже говорят – а вот сейчас… Действительно у нас было больше импровизации. Во-первых, я хочу вас уверить, что кроме нескольких номеров тогдашней программы КВН вы бы не смогли и не хотели бы смотреть эти вялые шутки, эти паузы 30 секунд. Тогда на рынке развлечений – простите за такой термин – не было ничего. Вообще ничего. Сегодня, если бы оставить сегодня как шоу, как музыкальность команд, как театральность команд, как яркость – она стала на порядок выше еще и потому, что легко можно вернуться к импровизации. Потому что они замечательно импровизируют. Например, Александр Васильевич Масляков сейчас импровизирует на сцене лучше, чем команды. А никогда такого не было. Обратите внимание, в Comedy Club, там тоже Паша Воля и Гарик, они часто импровизируют лучше чем то, что номер записанный. Но если бы допустить, чтобы редактура и КВН оставлять такой рыхлый неотцензурированный, нет цензуры, но неотредактированный. Ну, там, эти длинные паузы могли бы быть.
Я же помню, как было. Я за всю жизнь – тоже нет времени, я бы рассказал обязательно, когда-то спросите меня где-то, хоть в прокуратуре, у меня за всю жизнь есть две шутки, две импровизации, за столько лет выступлений, которыми я горжусь и которые, я считаю, вот они входят в золотую… Одна не импровизация, когда я усы снял, потом бороду снял. Но это не импровизация, это было подготовлено, кстати, с Одессой вместе. Я лежал в гостинице в Одессе, думали, как бы потрясти народ после того, как мы уже выиграли. Но просто… мне так хочется рассказать вам про спектакль с великим Зельдиным, про фильмы, но хочу рассказать все-таки про это.
Вот про импровизацию. Мы играем с командой московской. КВН тематический, литературный. Они всегда были литературными. А до этого был КВН морской тематический. Про литературный не успею, а про морской расскажу. И вот такое задание. Капитан КВН МИСИ Андрей Меньшиков, очень известный сейчас корифей телевидения, и я, сейчас тоже вообще есть кто-то. И нам такое задание: мы капитаны, корабль у нас, вызвать девушку из зала и выполнить любое ее желание. Я позвал поэтессу Изумруд Кулиеву, самую красивую азербайджанку, хотя и не мою девушку, что-то там сделал средней паршивости.
А он вызвал свою жену Таню, Таня вышла и сказала, маленькая, красивая, говорит: Андрюша, поговори с Юликом как капитан с капитаном. Он вынимает из кармана два платка и начинает мне махать семафорной азбукой, знаете?
И. Воробьева
― Да, флажковая азбука.
Ю. Гусман
― Чего-то там машет, и я покрываюсь холодным потом, переходящим в ступор, потому что я понимаю, что мне конец, это же на глазах миллионной аудитории, это прямая трансляция, все видят, что я дебил. И более того, в программу подготовки входило изучение Морзе, и семафорной азбуки, и флажков… Но кто готовит это, когда минуты на счету. Я иду туда – голгофа – я надеваю 32 зуба фальшивой улыбки, но я иду туда – все, это гибель. И вдруг – я не дошел до микрофона, и я понял, что я выигрываю. Я подошел и говорю — часто прием повторялся и сейчас повторяется: Андрей, повтори вопрос. Он говорит: пожалуйста. Опять вынимает платки и мне машет. Я, естественно, ничего не понимаю, я стою улыбаюсь. Зал затих. А зал пополам – половина наших болельщиков. Это телетеатр, где сейчас «Современник». Половина не наши. И я беру и в этой гробовой тишине начинаю в микрофон стучать вот так…
И. Воробьева
― Азбукой Морзе.
Ю. Гусман
― Как будто. И зал умирает. Потому что зал – никто не понял, что он меня спросил.
И. Воробьева
― Ну, конечно!
Ю. Гусман
― Он сказал, там: привет тебе, Юлик, или, там: рад тебя видеть – я не знаю. А я ему тоже… и это вот та импровизация за 80 лет моего участия в КВН, которой я горжусь.
И. Воробьева
― Послушайте, очень мало времени, но у нас очень много вопросов. Можно небольшим блицем?
Ю. Гусман
― Давай, блицуй.
И. Воробьева
― Вот оценки, которые выставляет Юлий Гусман как жюри КВН, это просто вот смешно – не смешно, или как? Там же градаций намного больше, мне кажется.
Ю. Гусман
― Да, вопрос очень хороший – опять до утра застрянем. На самом деле вопрос очень правильный. Это не только смешно – не смешно. Хотя как бы когда Масляков учит новых членов жюри, и как бы я тоже стараюсь помогать, то здесь это общее впечатление. Потому что смех бывает разный. У меня был большой конфликт такой кавээновский известный с командой… забыл. Команда, там парень сейчас работает, хороший мальчик Саша Гудков, Ургант работает… «Федор Двинятин», это такая как бы развлекуха без всякого смысла, такая пародийная команда. А я считаю, что в КВНе должен быть какой-то смысл, понимаете…
О. Чиж
― А это юмор абсурда?..
Ю. Гусман
― Абсурд — тоже… Хармс – это как бы не просто какая-то… А там было просто веселое… И я им все время ставил не очень хорошие оценки. И меня интернет возненавидел. И до сегодняшнего дня в графе в Википедии это отмечено как особое достижение, что я мучил команду «Федор Двинятин». На самом деле судейство в КВН сейчас как бы подтянулось, сейчас все понимают более или менее, и жюри прошли тоже школу.
И. Воробьева
― Ну, конечно.
Ю. Гусман
― Почему Саша, почему Масляков Александр Васильевич берет постоянных более-менее членов жюри? Потому что там с мороза это только кажется. Сейчас ничего, да, хорошо. Сказал.
И. Воробьева
- 93-й год, Государственная Дума.
О. Чиж
― Зачем?
Ю. Гусман
― Зачем – понятно, а вот куда… Это короткий рассказ. Зачем – потому что я долгие годы работал, ну, не долгие годы, все это время работал на команду Гайдара, занимал там самые замечательные посты, если так можно сказать. Очень мы старались, мечтали – не буду сейчас рассказывать про свободу, которую называют «лихими 90-ми», для меня это, как и ельцинский музей, это самые святые годы, которые породили все, что есть. Бессмысленно сейчас спорить с народом, раз другой тренд. И как оценку нашу, трое нас было главных таких супостатов и начальников, нас Егор Тимурович пригласил в Думу.
И. Воробьева
― А двое других кто?
Ю. Гусман
― Это Мурашов и покойный Головков. Там много было людей. И мы вошли во фракцию. Это было интересно, я был зампредседателя комитета по геополитике, меня послали бороться – сейчас самое модное слово – бороться против ЛДПР.
Это длинная история. Резюмируя, скажу: в моей жизни я никогда одномоментно вместе не видел столько противных людей. Я жил всегда в атмосфере, я никогда не общался и никогда не дрался. При мне никогда не ругали национальности. Не знаю почему – мне так повезло. Ну, в Баку, понятно, не в Москве, я бы убил бы, уже до окончания фразы «жидовская морда» — у него не было бы морды, ни такой, ни жидовской – никакой. Я так привык к тому, что в моем городе и в моей жизни среди моих друзей такого быть не может, а я еще артист, и спортсмен, и красавец, и я сидел в этой Думе и думал: ёлки, что это за люди, и что они несут? И я говорил: Егор, я не могу, я должен отвечать. А он говорит: нет, мы пришли сюда заниматься законотворчеством, ничего я сделать не могу.
И. Воробьева
― Я как раз хотела спросить, законотворчество-то было?
Ю. Гусман
― Да никакого, к сожалению. Но потом я получил эксклюзивное право сражаться, вот Осовцов такой был, я, и вот мы честно постояли за правду. Но это было… Если ты не имеешь никаких умений, воровать, прошу прощения, верьте или не верьте, то в детском саду, кто умеет, украдет замечательно много денег, а один в банке работает с дверью открытой – ничего не вынесет. Однажды я захотел что-то заработать на Думе. И было объявлено: в 8-м кабинете дают машину «Жигули» за полцены для депутатов. Я день весь прошастал, не нашел 8-й кабинет. Может такое везение быть?
И мне кажется, что сегодня Дума производит еще более грустное впечатление, потому что все-таки там была очень большая фракция демократическая, хотя мы не были там в большинстве. И там было интересно по крайней мере. А потом после этого я никогда не занимался активно политикой. Но с тех пор я все знаю, все понимаю, всем с удовольствием помогаю, но у меня перегорело все, потому что уже две революции мне сделать не получается.
О. Чиж
― В ужасе от того, как не успеваем ничего!
И. Воробьева
― Я уже знаю, я поняла, что нам придется писать вторую программу, потому что мы про КВН не успели договорить.
Ю. Гусман
― А давайте, вам нужно рассказать про Владимира Михайловича Зельдина.
И. Воробьева
― Да, конечно.
Ю. Гусман
― Поверьте, никакой КВН… это вообще гордость российской русской культуры, и у нас, когда говорят: русофобы, русофобы… Я говорю: да какие русофобы? Возьмите бабушку моей жены, возьмите дедушку моей жены, возьмите маму моей жены, да, возьмите их, Мироновых, возьмите Дунского, возьмите Фрида – святые чистые люди, неправда, что у нас в стране все, подавляющее… это неправда. Вот мы вручаем 20-го в четвертый раз (Ира на одной была – вручала) Общероссийскую национальную премию Гражданская инициатива.
И. Воробьева
― Кудрина, да.
Ю. Гусман
― Это комитет Кудрина за хорошие дела, за всякие добрые дела – волонтеры, вот детей ищут, от пожаров спасают, память сохраняют. И 25 городов я проехал по России за последние 3 года. Это очень много. И во всех мы проводили региональные премии. Какое количество замечательных бескорыстных людей! Причем, не глупых. Не то, что какие-то странные люди, там… Вопреки всему. Живут они совершенно не богато, у них нет ничего. Иногда, а даже можно сказать, часто, губернаторы их зажимают, потому что гражданская инициатива поощряется, как правило, сверху, а снизу она может представлять какую-то нежелательную опасность.
И. Воробьева
― Дискомфорт.
О. Чиж
― Побочный эффект, да.
Ю. Гусман
― И я скажу: вот приходите на эту церемонию, посмотрите – вы удивитесь. Просто сидел там Сергей Зверев, знаете?
И. Воробьева
― Ну, конечно.
Ю. Гусман
― Известный человек. Он говорит: я чуть не плакал там, когда сидел, клянусь вам. Не оттого, что мы делаем шоу красивое, там, или поем песни тоже хорошие, а потому что это неправда. Выгодно кому-то (или многим) всем сказать, что весь мир бардак, все люди… все плохо, все ужасно… Не все. Мама, папа, Юлий Дунский, Валерий Фрид, Жора Вайнер и еще десяток людей, которых назову просто сходу, они делают честь любой системе, и нашей на все времена forever.
О. Чиж
― Мы с вас берем слово, что в ближайшее время еще раз встретимся…
Ю. Гусман
― С удовольствием, и про кино…
О. Чиж
― И про «Парк советского периода»…
Ю. Гусман
― Да, у нас осталось кино, у нас остался Зельдин, телевидение, радио. И я считаю, что наша двойная зарплата, двойной гонорар – это тоже хорошо. Буду помогать вот людям, эти 18 тысяч евро поделим на троих.
(смех)
О. Чиж
― Ждем второй части. Вторая серия будет.
И. Воробьева
― Да, программа «Кейс» все-таки ворвалась в программу «Разбор полета», в финале никак нельзя было без этого. Хорошо, значит, мы встретимся еще раз, и поэтому даже финальный вопрос не будем задавать, прибережем для следующей части.
Итак, первая часть программы «Разбор полета» с режиссером, телеведущим, моим соведущим программы «Кейс» Юлием Гусманом – Юлий Соломонович, спасибо большое.
Ю. Гусман
― Спасибо вам!
О. Чиж
― Спасибо.
И. Воробьева
― И до встречи.
