Бакинское детство… Однажды этот пробел просто должен был быть восполнен!
В эксклюзивном интервью «Москва-Баку» накануне 25-летнего юбилея «Театриума на Серпуховке» Тереза Ганнибаловна вспоминает свой бакинский двор, где двери квартир никогда не запирались, где детей и людей не делили на элитных и простых, а все праздники были общими. О том, как в их доме ночевал Бакинский джазовый оркестр в полном составе, о тех бесценных уроках семейной жизни, которые преподали ей бабушка с дедушкой, об арбузах с ее инициалами и… Что в заочной полемике о современном театре Тереза Дурова могла бы заметить господину Жириновскому в ответ на его как будто очень справедливые упреки: «Сколько можно читать «Му-му», где же пьесы о современной жизни, современных авторов». Наконец, о билетах на юбилейный спектакль по фантастической и ирреальной для сегодняшней Москвы цене в 1 рубль!
Но лучше, конечно, обо всем по порядку.
- Тереза Ганнибаловна, так получилось, что из Баку вы сбежали после третьего класса. Влюбились в цирк, в мир своих родителей…
- Я сбежала не из Баку, я сбежала от бабушки с дедушкой в цирк. А мое бакинское детство осталось со мной на всю жизнь. Даже уехав, я не перестала быть абсолютно кавказским ребенком! Во всем, что касалось жизни, еды, отношений в семье… Это не то, что меня преследует, я, напротив, очень этому рада. У меня самый настоящий кавказский менталитет, сохранившийся навсегда. Все воспитание, которое во мне заложено, было заложено в Баку. Я, например, не понимаю, как можно кричать на мужчину. Я не могу повысить голос ни на мужа, ни на сына, ни на своих актеров, никогда - на мужчин, с которыми я работаю. Для меня это неестественная ситуация.
В нашем доме в Баку первым всегда садился за стол дедушка. Так проявлялось уважение к мужчине, как к главе семьи. И только после этого мы начинали есть.
- А если дедушка опаздывал…
- Мы ждали. Но я не помню, чтобы он опаздывал! Причем, в кресло, в котором сидел он, никто, ни при каких обстоятельствах не садился. Только мне, маленькому ребенку и к тому же единственной девочке в доме – мне было можно все, и даже иногда садиться в кресло дедушки… (смеется).
После Баку мне было очень трудно привыкнуть к русской еде. Я не представляла себе обед без огромного блюда с зеленью. Есть без зелени, есть без лука? Русская еда для меня долго оставалась какой-то нереальной и непонятной. Без остроты, без особенным образом приготовленного мяса, которое дедушка часто приносил с охоты. Он был директором магазина… Я сейчас точно не вспомню его название, оно имело отношение к охоте и рыбалке – словом, у дедушки была огромная коллекция ружей, и все охотничьи ружья в Баку покупались у него и через него. А у нас на столе не переводились кабаны, кашкалдаки, утки, мы садились за стол и гадали, кому в куске мяса попадется дробь!
Готовилось мясо всем двором, это был целый ритуал. Садились женщины, ощипывали перья у уток, кашкалдаков – это птица чуть поменьше утки, черная и очень вкусная… В нашем дворе старинного дома в центре Баку никогда не запирались двери. В этом не было никакого смысла, зачем? Поэтому дверь нашей большой квартиры на первом этаже всегда была нараспашку и жили мы практически во дворе. И соседи жили так же. Все праздники, Дни рождения, свадьбы, все было общим. И принесенную дедушкой дичь готовили вместе. Мы были очень разными, элитными и не очень, но это было неважно!
- Вы считались элитой?
- У меня был персональный фотограф, снимавший каждый мой шаг: Тэточка встала, Тэточка села, Тэточке подрезали челку – надо сфотографировать… Тэточке купили новое платье… Тэточка гуляет по бульвару… Меня растили как маленькую принцессу – я помню, как меня привозили на бахчу, я выбирала арбуз, который был еще совсем маленьким, на нем вырезались мои инициалы, потом, когда арбуз созревал, его доставляли к нам домой и я ела арбуз со своими инициалами.
Как я теперь понимаю, мой дед был своего рода Доном Корлеоне. Его убили, когда я была на каникулах с родителями… Потом было долгое расследование, но никого так и не нашли…
- Ужасно. И все-таки как много он успел вам передать… Уважение к мужчине, о котором вы говорили, отношения в семье…
- Иногда у нас дома в Баку ночевал весь Бакинский джазовый оркестр, в полном составе. Они могли приехать к нам в гости внезапно, даже после полуночи, бабушка без слов вставала и готовила. Готовила, а потом… уходила к себе. Не садиться за стол с мужчинами – это еще одно табу, которое и я пронесла через всю жизнь. Вернее, здесь все зависит от ситуации. Если мужчины приходят в гости с женами, то, разумеется, застолье будет общим, если они садятся поговорить о своих делах – женщине здесь не место. Точно так же, если ко мне приходит подруга, я не скажу своему мужу: иди к нам, посиди с нами… Никто не проводит этой красной черты, она просто существует, совершенно естественно. Хотя я понимаю, что в этом отношении мы очень отличаемся от традиционной русской семьи.
Это проявляется и во внутреннем запрете задавать мужчине лишние вопросы: «Как дела?», «Куда ты идешь?», «Когда ты вернешься?», «Сколько в доме денег?». Это категорически неприемлемо. Не нужно, идя в булочную за хлебом, передавать ему сумку и унижать его этим. Тяжелые вещи – да, конечно, здесь он поможет, но то, что ты можешь нести сама, неси, пожалуйста!
- А если это просто внимание? Почему нельзя спросить: «Как дела?».
- Потому что не любят мужчины таких вопросов. Вы только представьте себе, он возвращается с работы: предположим, у него был тяжелый день, возможно, случилось что-то неприятное. Отвечать на ваш вопрос о делах означает пережить заново то, что хочется поскорее забыть. Если ему будет нужно, он сам все расскажет. Кстати, может быть, именно в силу того, что я никогда не задаю таких вопросов, и сама их не слышу, уходя из дома, мой муж обязательно говорит: «Тереза, кстати, я иду туда-то и вернусь во столько-то…». Если же он задерживается, то всегда звонит. И точно так же поступает наш сын. Понимаете, отсутствие вопросов вызывает у близких вам мужчин совершенно другую этическую норму в отношении вас. На уважение они отвечают вам уважением. Я тоже никогда не уйду из дома, не сказав мужу, когда я вернусь.
- Искусство получать ответы, не задавая вопросов.
- Да! Называйте это как угодно – женской хитростью, или все-таки женской дипломатией… Этому искусству меня учили своим примером не только дедушка с бабушкой в Баку, но и родители. Когда у нас с Сергеем Александровичем еще был период ухаживания и я после выступлений нашего цирка в Твери бежала на электричку, чтобы приехать к нему в Москву в выходной день, мама меня останавливала: «Ты едешь к Сереже? Обязательно позвони заранее». Я пыталась отмахнуться: «Мама, ну что ты, я знаю, что он меня ждет…». Мама настойчиво повторяла: «Позвони… Это неприлично – приходить к человеку домой без звонка». И я звонила. «Любимый, я пришла». – это было не в этике нашей семьи. Я думаю, если собрать все советы, которые я слышала от мамы и отца, и то, что я увидела и запомнила в доме своих бабушки с дедушкой воедино, у многих совсем иначе могла бы сложиться семейная жизнь. Ко мне в театре часто приходят посоветоваться, когда начинаются неурядицы в доме, и точно также в цирке всегда шли к моей маме, и я слушала, что говорила мама. Она всегда старалась помочь сохранить семью. «Какая сволочь твой муж», – такого от нее невозможно было услышать. Скорее, «Давай вместе подумаем, в чем ты неправа, в чем ты ошиблась и как-то не так себя повела». Поэтому, когда ко мне приходит молодая актриса и, например, говорит: «Мне с мужем скучно, он мне совершенно ничего не дает энергетически и так далее…», – у меня сразу возникает вопрос: «А ты?». Или, скажем, женщина бежит домой, и работа уже остается на втором плане, потому что ей нужно непременно накормить мужа, а сам он даже чай себе приготовить не способен. Невольно хочется спросить: «Прости, а ты живешь с дауном?». Поскольку совершенно очевидно: эта женщина сделала все, чтобы вытащить из своего мужа стержень.
- Они слышат вас?
- Вы знаете, очень часто слышат, поэтому у нас в театре в основном хорошие, дружные семьи. Конечно, бывают и патовые ситуации, когда люди фатально ошиблись друг в друге, но и расстаться ведь можно без истерик, требований и оскорблений…
- Как же совпал ваш кавказский менталитет с семьей вашего мужа?
- Мы совпали полностью и в этом, я думаю, мне очень повезло. Вплоть до того, что я понимала, – а я это четко ощущаю, и вы ощущаете, мы все чувствуем такие вещи, – вот вы ушли, а о вас никто не говорит. Вас не обсуждают, вас не осуждают. И я никогда не говорила своему мужу: «Твоя мама, ох твоя мама…». Правда, с родителями ни в коем случае нельзя жить, но их нельзя и обсуждать.
- Нельзя жить с родителями?
- Ни в коем случае. Семья должна собраться, подумать и найти возможность снять квартиру пусть и на одной лестничной площадке. Но тогда имейте совесть, не входите без звонка и не заглядывайте в холодильник. А выедать мужчине мозг о том, какая у него неправильная мать – это рыть себе яму. Потому что это слышат дети, а мать священна, она старше, она вырастила их отца, и, кстати, уважением к старшему поколению это тоже в традициях Кавказа. Скорее всего, для многих людей то, что я сейчас рассказываю большой труд. А для меня – воздух, которым я живу и который я вдохнула в Баку. Но, приехав к своим родителям после третьего класса, я увидела примерно то же. Мой папа мог остаться и играть на бильярде всю ночь. Мы с мамой шли домой и никогда в жизни никто не спрашивал, когда он придет. Точно так же к нам приходили гости ночью в диком количестве, а мама вставала и накрывала на стол, после чего мы с ней ложились спать, и даже мысли сесть с папиными гостями и сказать: «Ну-ка, налейте и мне рюмочку!» у мамы не возникало. При том, что она была народной артисткой, с огромным количеством регалий, правнучкой Дурова, а папа… был просто папа. Мужчина в семье. Но мужчина, благодаря которому мама могла по утрам спокойно спать, а мы с отцом уходили на репетицию, потому что самый большой, самый тяжелый груз черновой работы по погрузке, разгрузке животных и многое другое он нес на себе. Серый кардинал при очень красивой женщине, которая могла себе позволить нравиться, блистать, быть народной, заслуженной и почитаемой публикой…
- Во многом благодаря ему.
- Конечно.
- Тереза Ганнибаловна, давайте теперь, если вы не против, поговорим о вас, о сегодняшнем дне. Вашему театру, который вы создали и которым руководите четверть века, исполняется 25 лет. Это уже не ребенок, а скорее студент…
- Это расцвет. Я бы сказала так. На сегодняшний день – это расцвет. Да, нам 25 лет, но в последние шесть, или скорее даже восемь лет мы очень изменились. Есть такая традиция, что, если театр периодически не меняет свой «гардероб», он умирает. С ним что-то случается. И мы подошли к этому рубежу, когда пора перестать ходить в коротеньких штанишках, а подойти к зеркалу, взглянуть на себя критически и попытаться понять: «Что же из тебя выросло?». И плюс ко всему – что же ты умеешь, что знаешь, чему научился за все это время?
Мы начинали, как театр клоунады, которого до нас не было вообще – не только в России, но и в мире. Мы изобретали с чистого листа, с листа собиралась труппа, а затем наступил такой момент, когда выяснилось, что мы умеем больше, чем можем реализовать в этом жанре. Если происходит естественный рост и это угодно Господу, поскольку рост идет во благо и каким-то правильным путем, к тебе приходит нужная информация, нужные люди, откликаясь на сильный внутренний запрос. Запрос о выходе на новый уровень. В частности, приходит Максим Дунаевский и говорит: «Я хочу сделать с вами «Летучий корабль», но я не буду работать с фонограммой, нужен живой оркестр!». И ты начинаешь думать в эту строну, хотя я должна признаться, что это страшно. Очень страшно. Живой оркестр – это проще сказать, чем сделать. Но! Переход на новую ступень удается лишь в том случае, если вы переступаете через страх. Для меня это очень важный сигнал: как только мне становится по-настоящему страшно, я перестаю спать и покрываюсь холодным потом, значит, я выбрала правильный путь!
- Подходя к зданию театра, на афишах видишь классику. Вечную, немеркнущую классику – «Ромео и Джульетта», «Огниво»… Во всяком случае это сразу бросается в глаза. Что бы вы, однако, ответили на упрек Жириновского по адресу московских театров, и, по всей видимости, это касается и вас: «Сколько можно читать «Му-му», где постановки о современной жизни, современных драматургов?»
- Современные драматурги, безусловно, существуют, и их достаточно много. Другой вопрос… А вы уверены, что господин Жириновский выражает мнение публики? Гораздо чаще я слышу другое. Люди звонят в театр и их волнует вопрос: «Скажите пожалуйста, вот у вас идет «Ромео и Джульетта»… Это классическая постановка, или нам предстоит увидеть Ромео в рваных джинсах?». – «Классическая». – «Слава Богу! Тогда мы идем к вам!». Современная пьеса непроизвольно вызывает у зрителя на самом деле целый комплекс вопросов: «А труп там есть? Мат есть? Женщину бьют? Голые на сцене?» И, наверное, эти вопросы возникают неслучайно.
Да, многое можно представить и преподнести по-разному. У Любимова в «Мастере и Маргарите» Маргарита демонстрирует обнаженную спину, но это было очень красиво. Ведь совсем не обязательно показывать все остальное, иногда достаточно щиколотки, чтобы остальное зритель дорисовал в своем воображении. А если вы сидите и смотрите, как вышел один голый человек, другой, третий, это, по-моему, уже немножко баня, а не театр… Нет, конечно, у каждого режиссера свой путь. Я никого не собираюсь судить. Но я абсолютно точно знаю: сегодня публика ничего подобного не хочет. Что касается нас, то мне особенно трудно будет объяснять ребенку, почему у меня спящая красавица ходит в джинсах. Я просто помню некоторые спектакли в других театрах с экспериментами в одежде классических героев, и вопрос девочки в зале встревоженным, не понимающим шепотом: «Мама, а где Золушка?» Это был голос ребенка, которого обманули.
Возможно, другой режиссер вам скажет совершенно иное. Это мой взгляд. Просто если мы говорим о тысячном зале, то меня беспокоит главное: ожидания и надежды этого тысячника. Не избранных 20-30 человек или Жириновского…
- То есть, сегодняшний зритель хочет видеть классику. Прежде всего.
- По моим ощущениям и наблюдением за зрителем – да. Что будет завтра – не знаю. Преподаватели различных вузов мне рассказывают о такой проблеме, достаточно распространенной, как отсутствие эмоций у совсем молодых людей. Очень трудно с эмоциями. Эмоций нет. Конечно, это далеко не вся молодежь, молодежь бывает разной, и в мое время так было, и сейчас, и будет. Но есть какие-то тенденции… Нет эмоционального раскрытия. Очень маленький, как правило, словарный запас и совсем мало каких-то точек в душе, которые можно затронуть. «Все знаю, все видел, в Венецию съездил пять раз, и что?»
- Это – сытость?
- Сытость, или пресыщенность. Но к их душе сложно пробиться...
- Как вы отпразднуете юбилей?
- Меньше всего я представляю себе, что мы с актерами выходим на сцену, берем микрофон и что-то говорим. Мы сыграем свои спектакли. Которые пойдут один за другим, на разных сценах. И… билеты будут стоить 1 рубль.
- 1 рубль?! Это шутка?
- Потому что это наш общий праздник. Мы не собираемся на нем зарабатывать. Мы хотели сделать билеты вообще бесплатными, но тогда возникает серьезная проблема с распределением мест, как зрители сядут, кому достанется первый ряд, кому – последний, как это будет решаться, в какой форме? И что мы станем делать, если людей придет больше, чем мест в зале? Поэтому цена символическая – 1 рубль!