Писатель Афанасий Мамедов о героях своего романа «Пароход Бабелон»: Правнучка Карабахской принцессы была подругой моей бабушки Сары…

Произведения русского писателя с бакинскими корнями Афанасия Мамедова хорошо известны читателю России и Азербайджана. Автор романов «Хазарский ветер» и «Фрау Шрам», сборников рассказов «Слон», «Апшеронские хроники» и других произведений недавно выпустил новую книгу под названием «Пароход Бабелон». В интервью порталу «Москва-Баку» прозаик и литературный критик Афанасий Мамедов рассказал о реальных персонажах своего романа, который он писал более 10 лет. Рассказал от кого его дед скрывался в Баку, а также поделился интересными историями своей семьи, в круг которой входила и правнучка карабахской принцессы. Раскрыл секрет своего бакинского текста, которым пишет исключительно он, и рассказал какая из его книг подверглась попытке экранизации.

- С чем связано столь странное название книги и что оно отражает?

- Отражает суть книги, то, что связано с ней и сюжетно, и суггестивно. Вообще, когда я даю названия своим вещам, я практически всегда исхожу из этих составляющих: название произведения — это код, это эссенция, это завязь его, если хотите, сжатая версия для удобного хранения. Но есть у удачного названия еще одно свойство, а именно: мгновенно настраивать читателя на необходимую автору волну. Немаловажную роль здесь играет и ритмический рисунок, он как бы намагничивает слова, тем самым сакрализуя самое название. Получается такой шаманский бубен, с помощью которого ждут послания свыше. Однако с названием не все так однозначно было. Я обязан поэту и писателю Глебу Шульпякову, в свое время уговорившему меня на моем литературном вечере, с помощью шуточного голосования, вернуться к старому названию.

- Интересно, каким же было новое?

- Просто — «Пароход Вавилон».

- Чем же вас все-таки не устроило прежнее?

- Видите ли, мне на тот момент казалось, что больно много разных Бабилонов расплодилось за последнее время, причем через «и», причем часто с определяющим добавлением: раз Бабилон, он обязательно должен быть золотым, другим никак. Кафе, рестораны, магазины и даже клубы, все заработали на древний арамейский, то бишь бабилонский манер. К сложившейся моде название моего романа не имеет никакого отношения. Оно вынашивалось мною очень давно. Еще до всей этой моды. Связано оно поначалу было с именем известно писателя Исаака Бабеля. Вот его фамилия звучит так как надо. Название романа я долго пробовал на вкус, вспоминал «Иудейскую войну» Иосифа Флавия. Башню под самое небо… С парохода «Бабелон», отплывающего от стамбульского причала к Принцевым островам, на одном из которых квартировал Демон революции — товарищ Троцкий, начинается роман, и заканчивается он встречей главного героя с теми людьми, которые сопровождали его на «Бабелоне», следили за каждым его шагом в Константинополе, совсем недавно переименованном в Стамбул. А еще Бабелон — это Вавилон нашей жизни, со всеми ее виражами. Неприкаянной и неприкрашенной живой жизни. И у каждого времени он свой. Вавилон ХХ века оказался вместилищем трагических судеб миллионов людей, в каком-то смысле он стал отражением сорока веков нашей цивилизации. Со всеми ее переворотами, войнами, тронами, и, конечно, лагерями…

- Вы, правда, писали этот роман больше десяти лет?

- Даже немного дольше, и, быть может, еще бы писал, если бы мы не сели на пандемийный карантин. Но, знаете, это не означает, что я занимался исключительно романом все десять лет. Выходили у меня в толстых журналах повести, рассказы, я работал редактором большой публицистической рубрики в одном национальном журнале, осуществил рывок на ниве литературной журналистики. О работе журналиста мечтал еще с далекой бакинской юности. Тут, верно, сказалось то обстоятельство, что один из моих дедушек, по отцовской линии, был из плеяды ярких советских журналистов 20-х-30-х г.г.

- Свою книгу вы посвятили его памяти, памяти Афанасия Ефимовича Милькина. Могли бы вы немного рассказать о нем и о некоторых персонажах романа, с которыми его сводила судьба в те, как вы выразились, неприкаянные годы первой половины ХХ века?

- Дед Афанасий родился в Самаре в купеческой семье. Прадед Ефим был купцом второй гильдии, занимался лесами. В революции Афанасий оказался совсем мальчишкой и не только по нашим меркам. Семейное предание гласит, что прадед, прознав о связях дедушки с большевиками, хорошенько высек его и выгнал из дома. Так ли было на самом деле? Скорее всего, Афанасий сам ушел из дома. Мальчишкой он поднимал революцию в Хорезме. У меня в архиве сохранилась фотография, на которой дедушка — секретарь Центрального комитета Коммунистического Союза молодежи Хорезмской республики сидит со своими «партийными товарищами», а на стопе ноги его, как прирученное животное, лежит портфель, на всякий случай приоткрытый. Дело в том, что дедушка, опять-таки по семейному преданию, носил в этом портфеле, наряду с документами и печатью комитета, револьвер «кольт», отнюдь не карманных размеров, который называл ласково своим «дружком». Стоит ли говорить, что с портфелем дед не расставался в ту пору даже во время непродолжительных снов.

После Хивинской революции, вслед за которой последовало образование Хорезмской республики, Афанасий участвовал в нескольких войнах, был красным командиром, полковым комиссаром… При каких обстоятельствах оказался в Москве и когда начал писать, я не знаю. Знаю только, что жил в Фурманном переулке, какое-то время с Маргаритой Александровной Барской, когда она стала его гражданской женой, потом с моей бабушкой — Сарой Самуиловной Новогрудской. Однако, когда я изучал Дело дедушки в Центральном архиве ФСБ России, в документах почему-то всплыл иной адрес и иное место проживания, откуда дедушку и забрали. Тот дом снесли, он находился в районе метро «Новослободская». Иногда я туда прихожу постоять, подумать… Иногда с женой и дочерью, мы ведь не знаем, где захоронен дедушка.

- И все-таки, когда же он мог оказаться в Москве по вашим расчетам?

- Судя по письму Маргариты Барской, которое она писала матери, познакомились они в Москве в 1929 году: «…Что касается личной жизни, — писала тогда Мара, — мне попросту некогда, хотя очень нравится один коммунист, бывший красный командир, у него светлые глаза, он умный и остроумный и здорово пишет. У него редкое имя — Афанасий и смешная фамилия — Милькин».

Но мне сдается дед оказался в Москве много раньше Мары, Мара тогда еще была замужем за кинорежиссером Петром Чардыниным. Думается, дед приехал в Москву в году этак в 1924, а, может, и сразу после Советско-польской войны. Некоторые рассказы его младшего брата, дедушки Иосифа, подтверждают мое предположение.

Судя по письмам Мары деду, вернее, по некоторым отрывкам из них, любезно предоставленных мне в свое время исследовательницей творчества Маргариты Барской Нитальей Милосердовой, дед мог оказаться в Баку с легкой руки Мары. Она была бакинкой, у нее оставались хорошие друзья в этом городе, но мог дедушка оказаться в Баку и с помощью других бакинцев — Герцеля Новогрудского или Александра (Шуры) Новогрудского…

Как моя бабушка Сара (свое имя она писала через два эр) встретилась с дедушкой, я тоже сказать не могу и спросить теперь уже не у кого; полагаю, их свел ее брат Герцель (Герлик). Он тогда работал в газете «Правда» у товарища Мехлиса, был знаком с Афанасием.

- Ваш дедушка, действительно, в Баку скрывался от чекистов?

- Дедушку брали дважды из-за его троцкистских взглядов на жизнь, в первый раз еще в конце 20-х годов, но в Баку его направили как кинодраматурга поднимать национальный кинематограф. В Баку от чекистов спасалась моя бабушка. Дело в том, что, когда дедушку взяли во второй раз, кто-то сказал ей по телефону, чтобы она немедленно ехала к своему отцу в Баку. Таким образом, бабушка спасла себя и моего отца, которым была беременна.

- Неужели и княжна Уцмиева тоже не вымышленный персонаж вашего романа?

- Разумеется. Княжна Лейла Уцмиева, правнучка поэтессы Хуршидбану Натаван, карабахской принцессы, была самой надежной подругой моей бабушки Сары, (обе тяжелые туберкулезницы) они дружили до последнего дня моей бабушки. Я отношусь к княжне Уцмиевой, как к родному человеку. В детстве я неоднократно бывал у нее в гостях уже с другой бабушкой, бабушкой Дорой.

- Тоже персонажем романа…

- Совершенно верно, она меня воспитывала. Она и рассказывала мне все эти многочисленные семейные истории. Приходил я в гости к княжне и с мамой. 

Благодаря тете Ляле, мы так ее называли в узком семейном кругу, у меня сложилось особое отношение к памятнику Натаван, для меня он не просто памятник, а как будто всегда живой памятник, живой и очень родной. Еще он для меня такой же символ Баку, как Девичья башня. Долгое время тетя Ляля проработала бухгалтером в Консерватории имени Узеира Гаджибекова. Ее не тронули, не посадили, несмотря на туберкулез, прожила она довольно долгую жизнь. Правда, я не думаю, что это была та самая жизнь, на которую человек столь родовитый, такого ума и благородства, мог рассчитывать. Мне бы очень хотелось, чтобы хранители истории Азербайджана побольше узнали о ней. Ее род, ее родовые земли, ее семья, связаны с историей Азербайджана, с его культурой. Если раньше мешала советская власть, то что мешает сейчас?

- Критики говорят, что у вас какой-то особый язык, вы пишите на нем бесконечный «бакинский текст». Говорят, вы обречены писать о Баку… Это правда? Что вы сами об этом думаете?

- Что касается языка — сие дело вообще-то темное, сказать по правде, сам не знаю, где чего беру. Я отыскал свой «особый язык» после долгих лет подражаний и поисков, внутри самого себя. Это мой внутренний голос, на нем говорит мой демон, в греческом смысле этого слова. Я благодарен судьбе, что она позволила мне развивать этот случайно обнаруженный язык, писать на нем, думать. Что касается «бесконечного текста», полагаю, здесь идет речь о трех моих романах — «Хазарском ветре», «Фрау Шрам» и «Пароходе Бабелон». Они хоть и связанны с Баку, однако, на мой взгляд, мало чем похожи друг на друга. Сам я стараюсь об этом не думать. Помню об эффекте сороконожки. И потом, я не только о Баку пишу… География того же «Парохода Бабелона» достаточно обширна. Начинается роман в Стамбуле, потом герой переезжает в Баку, потом Москва, а вспоминает он в своих флешбэках вообще Галицию и далекие европейские города, в которых ему пришлось побывать как эмигранту и масону.

- Ваши произведения критики относят к русской прозе, вас же — к современным классикам, вам приятно слышать такие высказывания?

- Не стану скромничать и говорить «нет». Очень приятно, но я ведь прекрасно понимаю, что «игры в классики» проходят под свисток самого требовательного судьи — Времени. Кто классик, от кого, что и сколько останется, решать не нам. Не последнюю роль в этом вопросе играют и читатели. Тонкие читатели.

- Есть ли у вас обратная связь с вашими «тонкими» читателями?

- С ближним кругом есть, с дальним — нет.

- А вы вообще хорошо знаете своего читателя, кто ваш читатель?

- Как мне кажется, мой читатель — это человек беззаветно любящий светскую литературу всех времен и народов, скорее всего он сам пишущий… И безусловно — Homo ludens (Человек играющий).

- А вы сами, что предпочитаете читать?

- Предпочитаю читать все, включая все объявления. В этом смысле я верен себе с детства. Дело в том, что я зарабатываю на жизнь тем, что читаю книги, а после пишу о них или разговариваю с людьми, которые всю свою жизнь тоже связаны с книгами. Это мой хлеб. Так сложилось…

- Я это знаю, потому отчасти и задала этот вопрос…

- Я делю книги на те, которые должен прочесть и на те, которые читаю, так сказать, для себя, для души. Поверьте, это совершенно разное чтение, даже память работает совершенно иначе. Я пробовал читать книги, о которых буду писать, как если бы они были книгами без всякого налога, без всякой пошлины, не работает, не получается, по крайней мере, у меня так…

- Ваши книги «без всякого налога»?

- Их много!..

- Хорошо, какие книги вы недавно прочли в свое удовольствие, кто любимые ваши писатели?

- Начну с конца вашего вопроса. Любимые писатели все те же: Эрнест Хемингуэй, Хорхе Луис Борхес, Владимир Сирин/Набоков, Хулио Кортасар, Габриэль Гарсиа Маркес, Михаил Булгаков, Андрей Платонов, Иосиф Бродский, Сергей Довлатов, Томас Манн… Предлагаю остановиться, иначе упремся в мою библиотеку и, поверьте, не управимся с интервью. Скажу только, что Толстой, Достоевский и Чехов несомненно в числе моих самых любимых писателей. Просто они классики! Что же до книг, которые я прочел для себя и которые произвели на меня большое впечатление, это «Тропы песен» Брюса Чатвина, «Эрнест Хемингуэй. Обратная сторона праздника: первая полная биография» Мэри Дирборн, «Запад на Восток» книга эссе Глеба Шульпякова, «Рука красильщика» Уинстона Хью Одена, «Письма к Вере» Владимира Набокова и комментарии Александра Долинина к роману Владимира Набокова «Дар», «Беседы с Луи Малем» Филипа Френча… Иногда, впрочем, попадаются книги для работы, которые вдруг становятся книгами для души, вот недавно прочел две такие книги двух родственников — «Эсава» Меира Шалева и «Биографию любви» Цруи Шалев…

- Баку вашего детства, какой он?

- Мой Баку таков, что мне порою кажется, что все мною написанное — даже не песчинка, нет, к тому же, мне кажется, что я не так написал, все надо начинать сначала. С одной стороны, моего Города уже нет, с другой стороны — он живет во мне каждой своей улицей, каждым домом. Он — мой Город. Ему — мои поклонения. И не надо его путать с другим городом, но с тем же названием. Это меня не огорчает, я принимаю это как исторический факт, как течение жизни, если хотите, как Бабелон…

- Собрать книгу бакинских рассказов есть в планах?

- В моих планах есть. В издательских портфелях — нет. И не думаю, что московские издательства заинтересуются таким проектом. При этом должен сказать, что серия рассказов, связанная с Баку — «Апшеронские хроники», уже выходила. Она вошла в мой сборник «Хорошо, что только раз».

- Если бы вы родились не в Баку, а, например, в Грузии или России, о чем писали бы?

- Я не уверен, что вообще писал бы. Но был бы, наверное, художником-графиком или фотографом, или букинистом… Знаете, когда Джона Леннона спросили, кем бы он был, если бы не был музыкантом, он ответил: не знаю, но точно — художником.

- Что и говорить, путь от оператора котельной до редактора журнала — путь интересный, а он помогал вам в вашем творчестве, находил отражение?

- Конечно, ведь наш путь это и есть мы. Помните, песня такая есть «Мой путь»? Фрэнк Синатра ее поет. Великая песня! Каждому и для каждого.

- Если бы вам предложили снять фильм по одной из ваших книг, какую бы вы выбрали для экранизации?

- Такие попытки, к слову сказать, были. Правда, интересовались не теми вещами, которые, как мне кажется, просились на фильм. Я бы хотел бы, чтобы обязательно сняли фильм по роману «Фрау Шрам» и по рассказу «Слон». Ну и, наверное, надо снимать коммерческий фильм по роману «Патриций». Эта книга была написана совместно с моим отцом — писателем и драматургом Исааком Милькиным. Дело в том, что четырех серийный фильм должен был снимать очень интересный кинорежиссер Олег Сафаралиев. Мы с ним написали сценарий, как водится в таких случаях, переписали его, потом он написал режиссерский сценарий, потом переписал его еще раз, проект практически запустили на НТВ. Но когда дело уже дошло до кастинга, что-то случилось и все обвалилось. Олег Сафаралиев теперь живет в Баку, кажется, преподает режиссуру в киноакадемии. А вообще не мое это дело, советовать по какой вещи, какой фильм снимать. А так, конечно, ваш вопрос, Татьяна, замечательный и душу греет (улыбается).

- Можете назвать три книги, которые посоветуете прочитать нашим читателям?

- Я не стану сейчас говорить о классических произведениях, на них ваш читатель может выйти сам, мне хотелось бы сказать о книгах, которые оставили меня лично неравнодушным. К тому же эти книги по столичным меркам – явления. Это книга того же Шульпякова «Запад на Восток», эссеистика Одена «Рука красильщика», «Владимир Набоков Письма к Вере».

- При наличии времени постараемся прочитать эти книги. Хотела бы поблагодарить вас за беседу.

- И вам большое спасибо!